Артем Велкорд
КОРОТКИЙ ПУТЬ К ЕДИНСТВЕННОЙ ЗВЕЗДЕ
Всплески слышались явственно и постоянно. Равномерное негромкое бульканье, шепот темной воды. Других звуков не было. Даже чайки исчезли. Их назойливые возгласы растворились в ровном шуме волн.
Чайки ночью спят, подумал Захар. Забавно, никогда не размышлял над тем, что делают эти скандальные птицы по ночам. Море и чайки представлялись неразрывно, как два рельса одной колеи. Где море - там и чайки. Всегда. Оказывается, по ночам все не так.
Он стоял на палубе, деревянный настил холодил пятки. Сквозь раскрытый иллюминатор на руку падал луч света. Другой - волнистый и изогнутый - бежал по воде от берега. Скользил по ровно вздымающейся глади, торопился к черному горизонту, но не успевал, таял и растворялся в пустоте, чтобы через четыре секунды снова рвануться в короткий безнадежный путь. То был свет маяка, с неумолимой настойчивостью посылавшего в мрак белые вспышки.
Захар прислонился к рубке. Нащупал в кармане пачку, вытянул сигарету. Крутанул ее в пальцах. Прикурил. Во влажной темноте предостерегающим красным светом зажегся еще один крохотный огонек.
Предположим, два дня мы еще продержимся, сказал себе Захар. Даже три, если быть оптимистом.
Он поправил сползшие к кончику носа очки. Нарисовал кончиком сигареты перед собой круг. Жизнь у светящейся фигуры была такая же короткая, как оптимизм Захара. Какого черты ты себе дуришь голову, подумал он. Два дня - это максимум. Это счастье, если у тебя есть два дня. Подарок. Вольность судьбы. Вот из сорока восьми часов и исходи.
Яхта мягко покачивалась. Поскрипывал невидимый такелаж. Захар выбросил недокуренную сигарету в неумолчный плеск, спустился в кубрик. Воздух здесь был спертый, выдышанный. Глухо шлепались в борта волны. То ли от этого звука, то ли из-за непроглядной темноты Захару представилось, что он внутри огромной, безнадежно пустой головы, по которой некто бьет волосатой натруженной ладонью. Сравнение неприятное, и Захар поспешил от него избавиться. Зажег огонь в носовой части кубрика. Постоял, широко расставив ноги, посреди низкого помещения. Здесь было две койки, справа и слева. Обе занятые.
Захар присел на правую. Поправил сползшее одеяло, подоткнул подушку. Аккуратно собрал разметавшиеся по наволочке темные волосы, уложил их сбоку от подушки. Дочка не проснулась. Вздохнула во сне, вздрогнула и вновь задышала ровно и безмятежно. Вероника.
Он поднялся, перешел ко второй койке. Тут был полный беспорядок. Скомканное одеяло Кавказским хребтом громоздилось в одной части. Измятая, как лунное плато, подушка уехала в другую. Посреди них в трудной позе спала вторая дочка.
Захар вздохнул. Вот всегда они так. Такие похожие внешне и такие разные во всем остальном. Даже во сне. Он тихонько дотронулся до ее плеча. Катя проснулась моментально, словно до этого не спала, а лишь притворялась. Впрочем, он точно знал, что спала.
- Катя, - сказал он, - давай поправим твою постель. Смотри, какой у тебя кавардак.
Она послушно поднялась. Отошла в сторону, остановилась посреди кубрика. Терпеливо ждала, пока Захар перестелит одеяло и поправит подушку. Покачивалась вместе с яхтой - вправо, влево, вправо, влево. Плясало в зрачках отражение фонаря.
- Готово, - сказал Захар бодро. - Можно смотреть сны дальше.
Он укрыл дочку, провел ладонью по ее волосам. Такие разные и такие одинаковые, подумал Захар вновь. И вышел из кубрика, не забыв погасить фонарь.
Утро пришло быстро. После хмурого рассвета зарядил мелкий дождь. Теплый, но беспросветно монотонный. Маяк на берегу продолжал посылать равномерные вспышки: две секунды проблеск, четыре секунды пауза.
Захар зевал. Он плохо спал, снилась какая-то муть. Почти ничего не запомнилось, кроме одного. Весь сон у него крошились, выламывались один за другим зубы. Он выплевывал их на ладонь, удивляясь, что не чувствует боли. Острые крошки зубов мешались под языком, мерзкой кашицей вываливались в подставленную руку. Один за другим, но это было не больно, не больно, не больно! Почему?
Он подогрел на камбузе чай, сварил кашу. (Как раз для твоих раскрошенных зубов еда, усмехнулся кто-то внутри Захара.) Подождал, пока проснутся девочки.
Они, как обычно встали не одновременно. Первой появилась Вероника. Причесанная, уже одетая. Через полчаса из кубрика появилась и Катя. Все еще в ночной рубашке, с растрепанной головой. Спросила сонным голосом:
- Уже утро, да?
Они поели. Вернее, поел Захар, Катя неохотно поковыряла ложкой в металлической тарелке, а Вероника от завтрака отказалась. Потом девочки ушли на ют, кормить проснувшихся чаек крошками хлеба, а Захар отправился в рубку. Присел перед выключенной радиостанцией. Рассеянно пролистнул журнал.
Уже меньше двух суток, подумал он. Чего ты сидишь, идиот. Чего ждешь? Надеешься, все само собой рассосется? Так вот - зря надеешься.
Он встал, захлопнул журнал. Вернулся на палубу, подозвал девочек.
- Собирайтесь, - сказал им Захар.
Чайки верещали и дрались над яхтой.
Тот профессор был совершенно не похож на профессора. Моложавый, с черной бородкой без признаков седины. Высокий и на удивление робкий с виду. Говорил он запинаясь, и Захару казалось, что профессор постоянно хочет за что-то извиниться, но никак не может. Нерешительность мешает.
- Вы поймите, Захар Сергеевич, - говорил профессор. - Это не клонирование и не копирование чего-то... уже существующего. Это... если позволите, конечно... это в чем-то сродни творению. Созидание.
Разговор был в просторном кабинете. Светило солнце, жужжал вентилятор на столе. Экая архаичность, подумал Захар. Ни кондиционер, ни система контроля за температурой и влажностью, нет. Древний электрический вентилятор, молотящий лопастями за пожелтевшей от времени решеткой.
И еще - бумаги, бумаги. На столе, на шкафу, на подоконнике. Сложенные в кипы с растрепанными уголками, и одиночные. Мятые, словно их кто-то скомкал, а потом, пожалев, расправил. И гладкие, свеженькие, только что из принтера. Бумаги с текстом, с таблицами и диаграммами, похожими на тайнопись сгинувших цивилизаций, со схемами и рисунками. Черно-белые, цветные. Загибающиеся от искусственного вентиляторного ветра, шелестящие, как сентябрьские листопад. Бумаги, бумаги...
- Он будет настоящий? - спросил Захар.
- Он? Значит, вы уже определились?
- Нет, я для примера. Он... ну, в смысле, человек, он будет настоящим?
- Вы плохо осведомлены о современных технологиях, - улыбнулся профессор застенчивой школьной улыбкой. - Мы не создаем искусственную жизнь. Никаких суррогатов, поймите... Захар Сергеевич. Это все от природы. Мы лишь направляем природу в нужном направлении.
Захару вновь показалось, что профессор хочет извиниться. В туалет ему, что ли, надо?
- Это работа с атомами, - продолжил профессор. - Что может быть проще атомов?
На это Захар не нашел, что сказать. Действительно, что проще. Построить из атомов живое существо, как дети строят куличики из песка. Всего лишь наполнить ведерко атомами, перевернуть его, быстрым жестом сдернуть и - пожалуйста! - перед вами фигура. ("Формой ужасная", - настойчиво шепнул голос в голове Захара.)
- Вы определились с тем, кто вам нужен? - спросил профессор. Голос у него шелестел, как бумага рядом с вентилятором. - Сын?
- Нет, - ответил Захар. - Я хочу дочерей. Близняшек.
Они добрались до берега на надувном плоту. Нашли полоску песка, высадились. Захар взгромоздил на плечи огромный туристический рюкзак. Потоптался, уминая содержимое спиной. Накинул капюшон и велел девочкам сделать то же. Дождь не переставал. Мелко сыпался на берег, на рябые волны. На покачивающуюся вдалеке яхту.
Она выглядела очень мертвой, эта яхта. С погашенными огнями, спущенными парусами. Обшарпанная, маленькая на фоне горизонта. Даже название отсюда различить было невозможно.
Все же она еще крепкая, подумал Захар. Повезет тому, кто ее обнаружит. Подкрасит, подлатает. Походит еще моя яхточка... то есть, теперь уже не моя.
Он двинулся в сторону подступающих к берегу сосен. Девочки пошли рядом. Вероника слева, Катя справа.
Огибая деревья, они углубились в лес. Захар взял направление на маяк. Километра два до него, пожалуй, рассудил он. Туда доберемся, дальше будет видно.
Они шли молча. Лишь Вероника что-то напевала, но слов было не разобрать, их относило в сторону моря. Может быть, чайки услышат. Да только что им до этой песни. У чаек свои заботы.
Травы под ногами не было, ковровым покрытием расстелилась по земле сухая хвоя. Шагалось мягко и пружинисто. Захар повеселел. Еще больше суток, думал он. Что-нибудь обязательно придумаем. Времени достаточно, это же целая прорва времени. Часов тридцать пять, точно.
Маяк скрывался за деревьями, но Захар знал, что с пути они не сбились. Впрочем, на самом деле значения не имело, куда идти. К маяку ли, или в сторону от него. Главное - подальше от городов, от людей. От восстановления.
Какое идиотское слово - восстановление. Возврат к началу. Я не хочу к началу, думал он. Потому что для меня это конец, а вовсе не начало.
Он растил дочерей один. Это трудно, воспитывать двух таких разных людей. Они с рождения были разными. (Или правильнее говорить - с появления? с создания?) Одна спокойная, ровная, как свет звезды. Другая взрывная, вспыхивающая, всегда на нерве. Как солнце. Впрочем, Солнце - тоже звезда. Близкая. А другая дальняя. Но тоже близкая...
Они остановились. Захар поправил рюкзак.
Он солгал мне, этот застенчивый бородач-профессор, привычно подумал Захар. "Ничем не отличающиеся от людей. Всего лишь иначе созданные." Да уж, немножко иначе. Вылепленные из молекул, как буддийский песочный замок. Управляемые атомы, какой абсурд.
Они не роботы, уверял профессор. Они точно такие же люди, как вы или я. Пожалуй, здесь он был близок к истине. В точности такие же, да. За малым исключением. В моем теле нет умных атомов, получивших приказ от непостижимых профессорских аппаратов. Управляемые атомы. Победа над материей... это из заголовков газет, подумал Захар. Это не профессор, это газеты.
И они работали, эти штуковины. Строили тела двух одинаковых девочек. Похожих и разных.
Одиннадцать лет.
Нанотехнологии, с привычным недоумением подумал Захар. Вкусная сказка для взрослых. Обернувшаяся кошмаром.
Одиннадцать лет он воспитывал дочерей. Кормил, укладывал спать, утирал сопли, читал им книжки. Готовил к школе, плохо спал ночами, если они заболевали (они предпочитали делать это одновременно, в этом они были совершенно одинаковы). Советовался с другими родителями, ездил на школьные собрания.
Умные атомы работали. Он знал, что они не только в его девочках. В машинах, в воде, даже в воздухе. Когда чудеса всюду, они перестают быть чудесами, превращаются в обыденность. Какое ему дело, что искусственно управляемые молекулы пожирают гадость в организме безнадежно больного соседа. Он знал, что сосед заболел. А потом, через неделю, стал здоров. И не все ли равно, как и чем его лечили. Важен результат, не так ли?
Они вышли к маяку. Огромная седая башня нависала над ними, продолжая посылать безостановочные сигналы в нескончаемом ритме: две секунды света, пауза четыре секунды. Впрочем, отсюда, снизу, линзы были не видны.
Вероника подошла к стене маяка. Осторожно коснулась серой, в полосках мха, стены. Сказала:
- Она теплая.
Маяк был, конечно, полностью автоматический. К низкой ржавой двери вплотную подступала трава. Проем в замке зарос паутиной и пылью. Люди тут бывали редко. Да оно и понятно.
Захар опустил рюкзак на землю. Повел плечами, их все же ощутимо натерло лямками. Откинул клапан на кармане, достал карту. Сидя на корточках, поводил пальцем по плотной бумаге. Ноготь прошелся по лесам, извилистым полоскам рек. Зацепил край береговой линии.
Двинемся вдаль от берега, решил Захар. Километров на двадцать. Там найдем какую-нибудь деревеньку, отсидимся.
В глубине души он понимал, что отсидеться не получится. Потому что восстановление не обойдет стороной никакой медвежий угол. Ему все равно, этому восстановлению. Интересно, как это будет выглядеть? Девочки просто растают в воздухе, как в примитивном киношном трюке? Или исчезнут сразу, моментально, как пропадает тень, когда выключишь лампу?
Он оборвал себя. Думай не об этом, думай о том, чтобы они не натерли ноги. О том, чем вы будете питаться в ближайшее время. Где ночевать. Вот об этом нужно тебе поразмыслить, а не о...
Башня маяка высилась над ними незыблемо и вековечно. Вот уж в ней точно нет никаких управляемых атомов. Никакой нанотехнологии, только камень и цемент. Надежно, основательно и на веки вечные. Ориентир для кораблей.
Господи, подумал он, как же хорошо кораблям. Для них есть маяки, створные знаки, буи. Промеряны глубины, опасности нанесены на карту, выставлены ограждения. Опытные лоцманы проведут по трудным местам. А меня? Кто проведет меня, кто укажет путь, кому довериться в бурю. Она уже так близка, эта буря.
Они двинулись дальше, оставив маяк позади. Теперь его свет видеть кому-то другому.
Дождь поутих, но тучи не разошлись. Во влажном, с запахами хвои, воздухе, появились комары. С тонким писком закружились над головами, образуя причудливые движущиеся созвездия.
Девочки отбросили капюшоны, их одинаковые (управляемые умными атомами, черт побери!) волосы разлетелись по плечам. Вероника вновь запела, и теперь слова песни Захар мог разобрать. Если бы захотел.
Профессор не обманул. Девочки родились (или как правильно назвать их появление на свет?) здоровыми и крепкими. Быстро росли, опережая сверстников. Рано научились читать.
Время летело, год за годом. В доме Захара была жизнь. Смех и слезы, игры и недолгие обиды. Свет звезд. Одной близкой, одной далекой, но тоже близкой.
Время шло.
Кто же мог предположить, что умные атомы взбесятся? Вместо очищения воды они превращали ее в стекло. Взамен вылеченного рака давали чудовищные опухоли, не поддающиеся хирургическому вмешательству. Ломали там, где должны были строить, и создавали там, где полагалось разрушать.
Сперва это казалось случайностью. Маленький сбой, досадное недоразумение. Все исправится, все починим и почистим.
Ничего не вышло. Бег остановился, пришла пора перевести дыхание и взглянуть вокруг. И ничего хорошего не увидеть. Управляемые атомы работали не так и не там, где нужно.
Тогда и настала пора задуматься о восстановлении. Вернуть все на места, дать природе самой петь свои песни.
Захар не верил. Он знал, что Катя и Вероника - не единственные люди на земле, созданные иначе, чем большинство. Восстановление означало для них моментальную смерть, и Захар знал, что это недопустимо, невозможно, вот так убить в одночасье множество людей. За что? За неверно работающие программы? За плохо продуманные механизмы?
Он не верил, а восстановление приближалось.
Теперь до него оставалось чуть более тридцати часов.
Первой захромала Вероника. Он присел возле нее на корточки, осторожно стянул кроссовок. Красноватая припухлость на большом пальце была небольшая, но ведь это только начало. Ну почему, почему он не готовил их к долгим пешим переходам?
В рюкзаке нашелся пластырь. Захар осторожно прилепил коричневую полоску к потертости. Вероника обулась. Топнула ногой. Улыбнулась: "Все в порядке, папа".
Пошли дальше. Мокрые капли летели с ветвей на лица, девочки жмурились. Потом вновь полил дождь, пришлось прятаться под капюшоны.
Идея сбежать из города пришла к Захару сразу. Он продал дом, приобрел яхту. Загрузил ее продуктами. И в начале июня они вышли в море. Сперва вчетвером, но спустя месяц Захар рассчитал нанятого моряка - для экономии.
Куда они бежали, он и сам не знал. Восстановление коснется всей планеты, спрятаться нельзя. Иногда посреди ночи приходили идеи, одна странней другой. Уйти под воду (как?). Построить герметичное помещение (бесполезно, убивать умные атомы будут другие, не менее умные, и для них нет преград). Заморозить девочек (это уже совсем абсурд!).
Он так ничего и не придумал, а море кончилось. Яхта встала у берега, в пяти милях от маяка. И в сорока восьми часах от восстановления.
Ночь они провели в лесу. Единственное одеяло Захар отдал девочкам, сам спал на мокрой земле. И вновь во сне у него ломались, крошились в мелкий порошок, выпадали один за другим зубы. Проснулся он обессиленный.
В прохладном воздухе стонала тишина. Над вершинами сосен висело прежнее клочковатое небо, скупо сеяло мелкий дождик. Девочки озябли и дрожали. Захар велел им пробежаться, но ничего не вышло: у обеих на ногах образовались здоровенные мозоли. Они и шли-то с трудом.
Тем не менее, шли. Все дальше от моря, вглубь безлюдной земли. Прочь от восстановления - и навстречу ему.
К полудню они подошли к деревне. Странное это было селение: пустынное, с зарастающими травой дорогами, покосившимися заборами. У перекрестка, посреди запущенного сквера, стояло одноэтажное здание. Судя по всему, нежилое. Они проникли внутрь через распахнутую дверь. Миновали квадратный вестибюль (в углу белел оплетенный паутиной бюст), прошли коридором. В конце обнаружилась комната. Пустая, лишь стул с отломанной спинкой валялся на пыльном полу, задрав ножки к потолку. Захар оставил девочек здесь, наказав им никуда не выходить. Сам пошел по деревне.
Людей он нашел не скоро. Вернее, они его нашли. Старик в кожаной куртке с прорехой на плече. Он окликнул Захара из-за кривого, с расползающимися досками, забора.
Захар подошел, переговорил со стариком. Тот не казался ни удивленным, ни заинтересованным. Словно ежедневно в деревне появлялось множество приезжих.
Да, подтвердил старик, людей мало. Почитай что никого уже и не осталось. Коли ты с дочками, так лучше всего тебе к Маурихе идти. У нее и дом самый крепкий, и скотина есть, молоком напоит.
Захар послушался. Отыскал дом Маурихи, покричал через калитку. Внутрь идти не рискнул, слышался из-за дома внушительный лай. Мауриха отозвалась минуты через две. Появилась на крыльце, подошла, звякая ключами, к калитке. Захар договорился с ней о ночлеге. И о питании.
Сходил за дочерьми, привел их к Маурихе. Та покормила борщом, отослала девочек отдыхать. С интересом поглядывая на Захара, спросила:
- Сами-то откуда?
Она была не старая, Мауриха. Лет сорока. Захар рассказал ей все без утайки. Какой смысл скрывать.
Шел последний день...
И пришел последний вечер.
Дождь стих, расползлись тучи, и на черный небосвод выпрыгнули яркие звезды. Захар стоял на дворе (за спиной глухо ворчала собака в конуре), запрокинув голову к небу. Без мыслей, без надежд. Время ускользало, он так ничего и не придумал. Все, что ему оставалось, это пойти к дочерям и быть с ними до самого... до конца.
Они вышли к нему сами. Неслышно спустились по лестнице из трех ступенек, встали по бокам. Вероника слева, Катя справа. Каким-то образом он различал их, даже не поворачивая головы. Они взяли его за руки.
Все произойдет в полночь, подумал Захар. Почему такие вещи обязательно случаются в полночь? Впрочем, какая разница...
Он не говорил девочкам точной даты. Они знали, конечно, что их ждет, пришлось объяснить, когда они отправлялись в побег. Не все, но главное: про то, как они появились на свет. Про восстановление Вероника и Катя знали, остальное поняли сами. Не было ни слез, ни отчаяния. Даже странно...
Звезды горели неподвижным светом. Откуда-то пришел ветер, всколыхнул вершины старых яблонь, зашуршал на чердаке притихшего дома. Внутри кашляла Мауриха, бормотал телевизор.
Время уходило.
Может быть, надо что-то сказать, подумал Захар. Но слова не приходили, они остались там, за морем, висели в воздухе над покинутым городом. Несказанные слова. Захар стоял, задавленный отчаянием. Сжимал ладони дочерей.
Прав ли я был, когда все начиналось, мог спросить он себя. Правильно ли сделал, поверив застенчивому профессору? Великие достижения, чудеса нанотехнологии, подумал он с горечью. Когда чудо перестает быть чудом, а становится повседневностью, жди беды.
Он молчал.
Вероника прижалась к нему, коснулась макушкой локтя. Он прижал ее к себе. Но так и не решился посмотреть ей в глаза.
Время уходило.
Замолк пес, утихомирилась Мауриха со своим телевизором. Даже ветер исчез, оставив в покое скрипучие яблони.
Почему? Вечный бессмысленный вопрос - почему? Почему мы верим в обещанные чудеса, жадно цепляемся в возможность ухватить нечто доселе невозможное? Будь это всего лишь крохотная подачка судьбы, или неслыханный дар, помни, за все придется платить. За легкость тяжестью, за беззаботность - непосильной ответственностью, за счастье - горем. Всегда. Может быть, не сразу, но придется. Не стоит верить в чудеса, как бы они ни назывались.
Замычал теленок в хлеву.
Время ушло.
Ладошки девочек, мгновение назад ощущавшие вспотевшие пальцы Захара, опустели. Три едва заметные тени на стене дома превратились в две. И между ними уже не было третьей, самой большой. Вероника вздохнула, Катя не издала ни звука. Восстановление произошло. Девочки повернулись и пошли в дом, где звенела посудой Мауриха.
Место, где он оказался, было совершенно пустынным. Безлюдная нескончаемая дорога. Вихрящаяся пыль. Запах сожженной солнцем чахлой травы.
Он стоял на дороге, избитые ноги гудели и плакали. Он был один, совершенно один. Посреди арамейской пустыни. В полной темноте. Лишь над горизонтом вставала и жгла беспощадным светом единственная звезда. И ее неумолчный свет звал его, звал настойчиво и неодолимо. Туда, где уже плакал в яслях младенец.
© Артем Велкорд
Главная страница
velkord@sannata.ru |