Артем Велкорд




Где пепла нет


Даша Вагон ритмично встряхивало на стыках. За темным окном проносились редкие фонари, изредка мелькали безлюдные полустанки. Я сидел на нижней полке и зевал. Соседи по купе спали, тихо звякали ложки в пустых стаканах на столике. Поезд пролетал мимо ночного леса, выскакивал на простор, начинались и на многие километры тянулись поля. Земля сливалась с небом, и колючие точки звезд смешивались с огнями далеких городов. Нужно ложиться, подумал я лениво. Сонный же утром будешь, а у тебя дел уйма: в гостиницу заселиться, документы оформить... Я ехал в командировку, и ждало меня три дня напряженной, но интересной работы. Поднявшись, я тихо вышел из купе, осторожно притворил дверь. Умылся железнодорожной водой в туалете, постоял с сигаретой в тамбуре. Вернулся в купе и улегся на хрустящую простынь. Повозился, нашел уютную позу и закрыл глаза. Уснуть мне не дали. Поезд замедлил ход, где-то впереди раздался гудок тепловоза, вагон качнулся на стрелках и состав остановился. Хлопнула дверь в тамбуре, послышались голоса, сперва тихие, затем громче и требовательнее. Моргнул и зажегся яркий свет. В дверь постучали. Тотчас еще раз, громче. Щелкнув замком, она отъехала в сторону, и в купе сунулся растрепанный проводник. – Просыпайтесь, пожалуйста, – сказал он заспанным голосом. – Проверка проездных документов. Какая проверка, подумал я. Ночью, чуть ли не посреди поля. Соседи по купе просыпались. Кто-то спросонья закашлялся, кто-то невразумительно бурчал. Я поднялся, протер глаза. Проводник двинулся дальше по вагону, будить остальных пассажиров. Некоторое время ничего не происходило. Мои попутчики вполголоса осуждали происходящее. Бородатый мужчина спрыгнул с верхней полки, сел рядом со мной. Наконец, проводник вернулся. В руках у него была папка. Вслед за ним в купе вошли люди в форме. От них пахло куревом. – Девятое место, – сказал один из них. Проводник засуетился, извлек из папки квиток билета. Контролер изучил бумагу, кивнул. Показал на верхнюю полку: – Десятое место. – Это мое, – сообщил бородач сбоку от меня. Получив от проводника билет, человек в форме рассмотрел его и вернул назад. – Одиннадцатое место, – тем же ровным тоном потребовал контролёр. Ага, это мое. Сейчас билет посмотрят, потом еще один и все, можно будет завалиться спать. Совсем невыспатый буду завтра... Проводник шуршал билетами. – Одиннадцатое место, – повторил проверяющий. Его спутник безучастно смотрел в темное окно. – Сейчас, сейчас... – проводник принялся шуршать быстрее. – Вот же он, тут должен быть. Перебрав все билеты, он устроил папку на столе, отодвинув контролёра, и принялся искать заново. Я не беспокоился. Не в ту ячейку положил билет, бывает. Сейчас найдет. Бумага шуршала, сопел сосед-бородун. Ну вот, последний билет, наверно, как раз мой, всегда у меня так... Проводник растерянно взглянул на проверяющего. Тот, не меняясь в лице, сказал: – Так-так... – Помолчал, и потребовал: – Двенадцатое место. Нужный билет нашелся сразу. Все трое вышли из купе. Я почувствовал, как попутчики смотрят на меня. – Я покупал, – сообщил я им. – Как меня в вагон пустили бы? – Проводник, должно быть, потерял. Сейчас найдут, – предположил борода, но как-то неуверенно. Внутри у меня нарастало неприятное чувство приближающихся нервов. Ведь объяснять придется, оправдываться. А если не найдут нужный билет? Новый заставят покупать, мне ж за него и деньги-то не вернут на работе. Из своего кармана придется выкладывать, что за невезение! – Пройдемте, – сказал человек в форме, появившись в купе. Я поднялся. Чувствовал я неловкость, как будто виноват в чем-то. И стыд, как человек, застигнутый за неприличным занятием вроде ковыряния в носу. Но я же покупал. Был у меня билет, был! Мы прошли в купе проводника. Тот сидел и с несчастным видом заполнял какой-то формуляр. У меня потребовали документы. Пришлось возвращаться, выуживать паспорт из внутреннего кармана пиджака. Несколько минут ушло на заполнение бумаг. – У меня был билет, – сказал я. Что это такое, в самом деле. Не виноват же человек. – Придется снять вас с поезда, – сообщил все тот же контролер. Его напарник по-прежнему не проронил ни слова. – Подождите, – сказал я им всем. – Подождите! Как это – снять с поезда? Зачем? По какому праву? У меня был билет, я же не виноват, что проводник его потерял. Как это вообще можно?! Они молчали. – Да куплю я новый билет, в конце концов! Сколько он стоит, если на месте оплатить? Дальше все происходило быстро. Я уговаривал, проводник и молчаливый контролер кивали, другой проверяющий повторял непреклонно: – Мы снимаем вас с поезда. После я ругался, собирал вещи, избегая смотреть на соседей по купе. В голове образовался хаос. Ночная остановка, какая-то небывалая проверка, пропавший билет, все это воспринималось нереально и не покидало ощущение, что мне пора просыпаться. Окончательно очнулся я, оказавшись на перроне. Он был здесь низкий, я стоял и смотрел снизу вверх на проводника. Тот отводил глаза. В руке у меня была сумка, по бокам стояли оба контролёра. Загудел локомотив, дверь вагона захлопнулась. Состав дернулся и тронул с места, набирая скорость. Я посмотрел вдоль поезда. У других вагонов никого не было. Погодите, они что, только один вагон проверяли? Темные окна проплывали мимо меня, убыстряясь, стучали на стыках колесные пары. Вот последний вагон и все, только красные фонари на заднице поезда, все меньше, меньше, и вот их уже совсем не видно. – Прохладно что-то, – сказал молчаливый контролер. Я открыл рот... и тут же закрыл, сдержавшись. Ну что толку орать и скандалить. Прохладно ему! А мне как быть? Где я вообще? – В восемь касса откроется, возьмете там билеты. – Казалось, теперь они поменялись ролями. Говорил тот, что в вагоне не проронил ни слова, а его суровый напарник молчал и вообще словно выключился, как отработавшая машина. Я поежился. Да, и верно – свежо. В купе так хорошо было, тепло. Спал бы сейчас... – Штраф с вас полагается, – произнес контролер. Я отмолчался. Еще чего не хватало! Мало им того, что вытащили меня из теплой постели. Елки–палки! А как же гостиница моя? А работа? Когда же я на место прибуду? Я собрался было ругаться, выяснять, засыпать вопросами эту странную пару, но они вдруг синхронно развернулись и пошли от меня прочь по полутемному перрону. – Да и черт бы с ним, с этим штрафом, – донеслось до меня. Затем они быстро и незаметно свернули за какой–то угол, и я остался один. Налетел зябкий ночной ветер, обдал меня запахом сухой травы. Я взглянул направо. Налево. Несколько слабосильных фонарей, подмигивающий белый сигнал вдалеке. Звезды над головой. М-да... Подхватив сумку, двинулся к станционному зданию. Начало августа, время ветров. Ночью прохладно. Да и касса раньше восьми не откроется, чего торчать на сквозняке. Здание было старое, деревянное. Над входом я прочел название станции. Фалёнки какие-то. Что за станция, где она, ничего не понятно. Я вошел в здание. За спиной у меня грохотал пролетающий станцию товарняк. Внутри было сумрачно. Горела под потолком унылая блеклая лампочка, пахло пылью и старой облупившейся краской. Посреди помещения в три ряда стояли деревянные скамьи. На одной из них сидел человек, вполоборота ко мне. Я устроился в первом ряду, достал из сумки бутерброд. Хорошо, что взял. Сомневался же, зачем он мне, в вагон-ресторан схожу, думал. Ага, сходил. Сейчас хоть есть чем себя занять. Пожую, затем на перекур, затем... На этом я пока решил остановиться. Чем занять себя до утра, я представлял слабо. Никаких книг с собой не было, спать на этих скамьях, по-моему, невозможно. Ладно, видно будет. Хлеб был сухой, а сыр подтаявший. Сжевав бутерброд без удовольствия, я поднялся, чтобы пройти к выходу, покурить. – Простите, – услышал я голос позади себя. Обернулся. Там стояла молодая женщина. – Не подскажете, который час? Классика просто, подумалось мне. Сейчас с этого невинного вопроса начнется разговор, мы проговорим всю ночь, затем будем переписываться несколько месяцев, а потом кто-то из нас потеряет адрес и переписка прервется, и мы забудем и эту пустынную станцию, и друг друга. – У меня мобильник разрядился, а здесь часы не работают, – тихо сказала женщина. В полумраке ее было видно плохо. Молодая, даже юная. Длинные темные волосы, неприметная одежда. Овал лица... интересный овал. Похоже на картины эпохи возрождения. Лик, обрамленный темными волосами. Monna Lisa del Giocondo. Несовременное лицо, и одета несовременно. – Без четверти три, – сообщил я (это ж сколько мне тут до утра еще сидеть!). Она поблагодарила. Мы замолчали. Я мял в руках приготовленную сигарету. – А вы утреннего поезда ждете? – спросил я. Не из любопытства, но и не молчать же было. – М-мм... – она замялась. – Да, пожалуй. Странный ответ. Вообще тут все странное: сам полустанок (лает где–то далеко заполошная собака, жужжит под потолком лампочка), проверка билетов, ночь, ушедший поезд. Странно, нереально, как будто я попал в картину, и там, на той картине, все застыло в ожидании, в предчувствии больших перемен; вот ночь, тишина, пустота, но уже близко новый день, и что он несет, никто не знает, и от неизвестности страшно, но в то же время захватывающе интересно. Я сунул сигарету обратно в пачку. Присел сам и жестом пригласил присесть девушку. Она замешкалась, но все же устроилась рядом. – Вы издалека? – спросил я. Да уж, вопрос для начала знакомства банальнее не придумаешь. Впрочем, какая разница. – Из Москвы? – Почему из Москвы? – она улыбнулась. Ну да, действительно, почему. Как будто других городов не существует на свете. – А меня вот, знаете, с поезда сняли, – раз уж она не хочет рассказывать о себе, начну с другой стороны. – И, самое главное, ерунда какая-то, был билет, и не нашли его, проводник потерял. Не думал, что так бывает. Свет от лампочки упал на ее качнувшееся лицо. На секунду блеснули и тут же погасли глаза. Зеленые. Или мне показалось? Взвыл ветер за открытыми дверями. С шумом пролетел станцию очередной состав. – А куда вы ехали? – спросила девушка. – В командировку, – я назвал город. – Теперь уж и не знаю, как быть. Опоздаю, работу не сделаю. – А вы очень не любите оставлять несделанной работу, да? Я кивнул. Да, есть такое дело. Любое невыполненное дело будет сидеть во мне занозой, саднить, как старая болячка. А дела эти накапливаются, спешишь, то нужно успеть, это сделать, а время летит, торопится и исчезает, как тот поезд, вспыхивая красными фонарями издалека. – Можно, наверное, продлить командировку, – сказала она. Участливо и все с такой же полуулыбкой. – Нет, не получится. – Много дел дома? – Ну-у... Не то, чтобы дел... – я замялся. А, скажу, случайный спутник, случайный разговор, все забудется утром. – Видите ли, у меня нет больше трех дней. В четверг мне нужно быть на диализе. Она вопросительно подняла брови. Не знает, что такое диализ. Везет же людям. – Диализ, – пояснил я, – в народе больше известен как "искусственная почка". Аппарат, который делает то, что уже не способен делать организм. Я рассказал ей, как устроен аппарат. Она слушала, не перебивая. – И как часто он вам нужен, этот диализ? – Дважды в неделю. Мне еще везет, у большинства диализ через день. Меня прорвало. Я рассказал о тех, кто приходит на процедуру, переваливаясь с боку на бок от лишней жидкости; о людях, у которых от переизбытка калия останавливается сердце. О исколотых иглами диализной машины венах. Мы говорили долго. Она спрашивала, я отвечал. Как только я пытался перевести разговор на нее, она отмалчивалась или отвечала уклончиво. Лишь на вопрос об имени коротко ответила: – Даша. За беседой время летит быстро. Я взглянул на часы. Должно быть, скоро рассвет. Стрелки стояли странно: без четверти три. Гм. Остановились, что ли? – А вы боитесь? – Что? – я не понял, отвлеченный странным поведением часов. – Боитесь? Смерти? Я насторожился. Ночные разговоры с незнакомцами (и незнакомками) – дело интересное, но всему своя мера. – В каком смысле? – Вы боитесь умереть, Женя? Если это случалось с другими на диализе, может случиться и с вами. Да. Подскакивает давление, таблетка, оно падает, резко, резче, чем нужно, машина начинает кричать и тревожно моргать красным сигналом, сбегаются медсестры, вызывают врача, реанимационную бригаду. И накрытое простыней тело на больничной кровати медленно проплывает мимо тебя. В небытие. Я смотрел на нее. Зеленые глаза неярко блестели в темноте. Она ждала, чуть наклонив голову. Кстати, а откуда она мое имя знает? Я же не назывался. Или машинально представился и забыл? Слабеющая память – один из побочных симптомов гемодиализа. – Нет, не боюсь. Смерти не боюсь. Боли и беспомощности – очень. А еще стать обузой для близких. Не хочу, чтобы им пришлось нянчиться со мной. Я замолк. Молчала и она. Тихо было, даже давешняя собака успокоилась и видела, должно быть, свои собачьи сны в уютной будке. Я вновь поднес к лицу запястье. Часы у меня на правой, но не оттого, что я левша. На левой руке у меня фистула, приспособление для забора крови. Диализная машина так и работает: забирает кровь, очищает и возвращает. Взяла, вернула, взяла, вернула. В девятнадцатом веке такие, как я, были обречены. Да и в двадцатом... – Женя, а вы бы хотели стать здоровым? Эк она меня! Казалось бы, вопрос – проще некуда. Вот только, если совсем честно ответить (хотя бы самому себе), то получается, что есть свои преимущества. В том, чтобы не быть здоровым. Многое можно на это списать, и слабости свои, и нерешительность, и трусость. Прощается тебе больше, вот в чем дело. А это большой соблазн, чувствовать себя в чем-то не таким, как все. Как ребенку среди взрослых. На него смотрят снисходительно, его жалеют. А это так сладко, когда тебя жалеют. Особенно если по делу. Ты можешь скрывать, прятать, бодриться, но в душе ты все равно ждешь, что тебя пожалеют, подарят сочувствие. И наступает момент, когда ты не можешь без этого жить. Или думаешь, что не можешь. Часы показывали все то же: два сорок пять. Стоят, подумал я с грустью. Все ломается. Часы, жизнь, вера в себя, все способно сломаться. А особенно – вера в других. Ты думаешь, что они могут тебе помочь, но оказывается, что это не так... Она ждала ответа. – Нет, – сказал я тихо. – Не хотел бы я стать здоровым. Привык уже. Даша встряхнула волосами. Красивое лицо у нее. Необычное. Она поднялась, встала надо мной. Взяла за руки. Я не удивлялся, устал уже. Снаружи натужно прогудел локомотив, застучали по рельсам вагоны. Она потянула меня к двери. Я повиновался. Мы пересекли безлюдный зал, вышли наружу. Здесь был шум проходящего товарняка. И пустота. Ни рельсов. Ни перрона. Ни вагонов. Просто клубящаяся пустота. Из нее шел грохот колес на перегоне, и это было единственным, что осталось от привычного мира. – Меня не случайно сняли с поезда? – спросил я, вглядываясь в темноту и пустоту. – Конечно, – мягко сказала она. – Тебе стало плохо во время поездки. Калий подскочил... или что там у вас подскакивает. Я посмотрел на нее. Она снова улыбалась, но улыбка была грустной. Спросить ее, кто она? Может быть, хоть теперь ответит. – Подскочил, ты потерял сознание. В поезде врачей не оказалось. Диализ за много километров, Женя. Зачем ты поехал? Я зачем-то вновь взглянул на часы. Время на них не изменилось. Зачем я поехал? А зачем алкоголики пьют? Почему курильщики продолжают смолить пачку за пачкой, не обращая внимания на предупреждения. Водители не пристегиваются ремнями безопасности – зачем? Чтобы лететь головой в лобовое стекло, в последнюю долю секунды понимая – а может и не успев понять – что ремень удержал бы от этого страшного удара. Зачем? Люди продолжают умирать, кто-то изобретательно, кто-то тривиально, но сколько таких, кто умирает не потому, что нельзя было спастись, а по самонадеянности? Думал, со мной такого не случится. Не рассчитывал на такое стечение обстоятельств. Нам можно предложить любое лекарство, даже самое чудодейственное, а мы отмахнемся от него и с гибельным восторгом поймаем встречный грузовик на повороте или смертельную болезнь. Нам не врачи тел нужны, а врачи души. Только где их взять? – Еще раз спрошу, – сказала Даша негромко. – Ты хотел бы стать здоровым? – А ты можешь меня сделать здоровым? Она покачала головой. – Зачем же спрашивать... – Тогда другой вопрос. Пустота кружилась перед нами, грохоча гружеными вагонами. – А умереть ты хотел бы? Я молчал. Даша держала меня за руку. Ладонь у нее была теплой. Вот сейчас отпустит, и полечу я в эту загадочную бездну. Кверх тормашками. – Я ангел смерти, Женя, – сказала она. – Не бывает никаких ангелов, – отозвался я как можно насмешливей. Мне было очень, очень грустно. – Тем более – женщин. – Пойдем, – попросила она. Я ожидал, что мы двинемся вперед. Туда, откуда вряд ли можно будет вернуться. Но мы шагнули назад. И оказались в том же зале ожидания маленькой станции Фалёнки. Здесь все было, как и прежде. Светила лампочка, лежал в углу посеревший от старости конфетный фантик. Пыльно, тихо, бесприютно. Впрочем, нет. Добавилось что-то новое. Я прислушался. За закрытым окошком кассы еле слышно играло радио. Какую-то легкомысленную песенку. Мы уселись на скамью. Лакированная фанера была холодной и я поежился. Даша отпустила мою руку, посмотрела зелеными глазищами. Я не отвел взгляда. Стыдиться мне было нечего. Во всяком случае, перед ней. – Закрой глаза, – попросила она. Я послушно зажмурился. Легкий ветерок пробежал по ногам, чуть громче стала музыка. И пропало ощущение, что кто-то есть рядом. Открыв глаза, я увидел то, что и ожидал увидеть. То есть, ничего. Никого. Ее не было. За окошком кассы раздался кашель. В пыльные окна вливался хмурый утренний свет. Вскинув правое запястье, я посмотрел на циферблат. Почти семь. Утро. Выудив сигарету, я прошел к выходу. Не задерживаясь (хотя было страшновато: а ну как там опять это бесконечное марево), перешагнул через порог. Прикурил. Не было здесь никакой пустоты, была обычная станция. Дворник шаркал метлой на перроне. Я посмотрел в другую сторону. Туда убегали тонкими нитями стальные струны рельсов. Далеко, уже за пределами станции, по шпалам шла Даша. Я сразу понял, что это она. Несмотря на расстояние и обманчивый утренний свет. Она шла, и ветер развевал ей волосы. А ведь я даже не спросил, с тоской подумал я. Не узнал, как ей самой. Каково это... Вдали, на грани видимости, появился яркий свет. Святящаяся точка. Прожектор локомотива. Он приближался. Долетел низкий гудок. Затем еще один. А Даша все так же шла между двумя узкими сверкающими полосами. Почему она не сворачивает? Поезд приближался. Я смял и бросил сигарету на землю. Осуждающе закряхтел позади дворник. Даша! Поезд летел, вырастая и приближаясь, а она не сворачивала. Ангелы ведь не могут погибнуть, подумал я. Хотя ерунда, не верю я ни в каких ангелов. Даже в ангелов смерти. Я сорвался с места и побежал. Закололо в боку, курить не надо, диализник хренов! Локомотив приближался и теперь я бежал с ним наперегонки. Кто кого обгонит. Кто успеет раньше. Она не свернет, это я понимал отчетливо. Так и будет идти ему навстречу, грустно улыбаясь. До последнего мига. Гудок ревел, не переставая, из-под колес локомотива полетели искры. Он тормозил, этот честный наивный машинист. Десятки тонн металла неслись на Дашу, а она шла все тем же ровным шагом. Перрон кончился, я спрыгнул на пути, понесся по шпалам. Расстояние сокращалось. Между мной и Дашей. И между Дашей и поездом. Хочу ли я стать здоровым, ты спрашивала меня. Хочу ли я умереть? Ни того, ни другого я не хочу, есть вещи важнее и здоровья, и жизни, но что это и как понять, что важно, этого мне не успеть додумать. Ты же могла забрать меня, Даша. Могла же. Туда, в пустоту. Куда ты уводишь, и куда так сильно желаешь сама. Свет прожектора бил по глазам. Тонкая фигура приближалась. Я взял в сторону. Теперь я бежал сбоку от пути. Грохот состава нарастал, гудок надрывался. Я напряг все силы. Совсем мало осталось, несколько метров. Я успею. Через мгновение я прыгнул. Сбоку, как бежал. Пролетел над тонкой ниткой рельса, вытянул руки перед собой. В последний миг она оглянулась. Жаль, что я не успел увидеть ее глаза. Что в них было? Удивление? Жалость? Я ударил ее ладонями. Изо всей силы. И успел заметить, как она, вскинув руки, слетает с железнодорожного пути. Туда, где выросшая над нами махина тепловоза ее не зацепит. Больше ничего я увидеть не успел.



© Артем Велкорд

Главная страница



velkord@sannata.ru






SR Total Counter v1.1